Настенные часы показывали девять часов, наручные – пять минут десятого. Ни один из вариантов меня не обрадовал. Кое-как убрав со стола, я побежал умываться. В зеркале меня ждало еще одно неприятное открытие: любимая серая рубашка превратилась в абстрактную картину, нарисованную акварельными пятнами кофе, короткими нервными штрихами угля (судя по всему – окурки), с небольшими вкраплениями сгущенки, удачно заменившей масло. По всем приметам день обещал стать неудачным, это я понял даже без гороскопа. Посыпать голову пеплом по такому случаю не было нужды, она и так была изрядно припорошена, я ограничился тем, что сорвал с себя рубашку и попробовал отстирать следы ночных объятий. Абстрактная картина побледнела, но не исчезла, хуже всего дело обстояло с кофейными пятнами, на обычный порошок они не реагировали. Я притащил с кухни Comet. Безжалостный убийца микробов добавил несколько белых пятен, придавая рубашке свежий налет импрессионизма.
Из радикальных средств борьбы с кофейными пятнами оставались неиспользованными только зубная паста и время. Ни тем, ни другим в достаточном количестве я не обладал. Мысли, скованные спешкой, двигались вяло как троллейбус стажера в час пик, с длинными противными остановками и натужными рывками. Одна из них добралась до полки с рабочей одеждой и я радостно хлопнул по лбу, выражая таким образом благодарность мозгам за проделанную работу.
Оранжево-черная футболка выглядела немного чище, но все портил оторванный рукав. «Ч-черт! Куда же он делся?!… Ладно, если что – я ученик Порфирия Иванова», – решил я и, надев влажную, сморщенную рубашку, помчался ловить такси.
Большинство водителей транспортных средств реагировало на мою отчаянную жестикуляцию не намного активнее, чем кофейные пятна на стиральный порошок, наверно, к столь ярым апологетам ежедневного обливания относилось с опаской. После десяти минут ритуальных танцев я все-таки привлек внимание владельца антикварного «Москвича» с рыжими пятнами шпатлевки на зеленых боках. Старикан, выслушав легенду о суровых корейцах и критически осмотрев рубашку, согласился унять мою боль за 30 рублей. Я хотел объяснить деду, что его шарабан сошел со стапелей много денежных реформ тому назад и рубли, о которых он упоминает, давно утратили хождение, что красная цена за путешествие на его машине времени – 10 гривен; но тут мой взгляд упал на обнаженную дюймовочку, закрывавшую необъятными грудями обложку блокнота, потом на никелированную панель магнитолы и я передумал. Дед, может, и старый, но не дурной.
– Пятнадцать.
– 30 рублей, – торговаться старикан не собирался.
– Да за такие деньги весь город можно объехать!.. Двадцать, – согласился я. Только из уважения к потомку «Антилопы-Гну». Гордый бастард зари автомобилизма, судя по многочисленным вмятинам и нервному покашливанию, нуждался в крупных капиталовложениях для поддержания формы.
– Меньше чем за тридцать не поеду. Меня ж ни один гаишник не пропустит, ему только дай поглазеть на такое чудо, – старикан указательным пальцем описал дугу между карманами моей рубашки.
Я ответил коротким возмущенным «Нет!» и продолжил танцы на траве. Стрелка часов упала до половины десятого, машины плавно скользили мимо, рубашка под жарким дыханием солнца и автострады подсыхала. Я окончательно разуверился в людской чуткости.
Наконец, нашелся еще один человек, неравнодушный к страданиям ближнего. На этот раз я без разговоров согласился на сорок, лишь бы быстрее.
– Только на сиденье не облокачивайся и деньги вперед, – предупредил меня водитель.
Наверно, не стоило так спешить. Когда таксист подруливал к клубу, мне в глаза бросилась еще одна нехорошая примета: возле входа стоял новый джип Здановича (его машину я очень точно и быстро отличал от всех остальных, светло-голубые джипы с молдавскими орлами на номерах встречаются в нашем городе не часто). Я выскочил из машины и бросился к входу, надеясь проскочить незамеченным, но поздно. В черном проеме дверей показался сам Зданович и грустно посмотрел на меня, как старый сенбернар на заблудившегося альпиниста.
– Зуб ходил делать, – неуверенно соврал я, останавливаясь для дачи показаний.
Пора, пора придумывать новую отмазку. За три года я очень хорошо научился опаздывать, а врать так и не научился. За такой, казалось бы, небольшой промежуток времени я успел вырвать и запломбировать 47 зубов или что-то около этого. И это не считая тех случаев, когда я не попадался.
– Пломба выпала, – добавил я на всякий случай.
– Иди – работай!.. – Зданович посмотрел на разворачивающееся такси и, осуждающе покачав головой, направился к джипу.
«Судя по всему, теперь меня ждет встреча с Бухом или что-нибудь в этом роде», – подумал я, подымаясь по лестнице.
– Что случилось? – из гардероба вышел Валера.
– Ф-фу-у!.. Это ты… Все нормально, опять на Семеновича нарвался, – ответил я.
– Это он тебя так отделал?! – Валера махнул отверткой в направлении рубашки.
– Нет, это я кофе пил.
– Со сливками?!
– Со сгущенкой.
– Заметно.
– Знаю. Бух не спрашивал?
– Его еще не было.
– А как дела в женском туалете?
– Все нормально.
– А тут что случилось, вешалка оборвалась?
– Да нет, Семенович телефон привез, сказал – повесить.
– Странно, – я покачал головой, подражая Семеновичу, и пошел переодеваться.
Работать не хотелось. Да и делать было особо нечего – монтаж пластикового покрытия заканчивался и лучшие силы техобеспечения в лице Анатолия Анатольевича Терикова помогали Паку добить последнюю дорожку. Вооружившись для приличия молотком, я присел возле них и крепко задумался. События прошедшей ночи не укладывались в голове. Я никак не мог понять: почему Таня меня не разбудила, куда делся рукав от футболки, как на шее оказался подсвечник и какие у меня теперь отношения с Таней.
Толик и Пак выставляли покрытие с точностью до одной десятой миллиметра и вели при этом неспешную беседу:
– Манчо!..
– Чекэ-чекэ!..
– Осенно! Осенно холосо!
– O-o-o-oka-a-ay!..
Впрочем, словами они пользовались не в качестве вспомогательного инструмента, слова служили звуковым орнаментом состояния души.
Я тяжело вздохнул и попытался разобраться в событиях минувшей ночи, основываясь на следующем предположении: то, что во сне кажется разумным и убедительным, в реальности выглядит рассуждениями идиота. Вышла какая-то белиберда. Нестыковка началась с лампочки в холодильнике. Если в доме отключен свет, то пользоваться холодильником как осветительным прибором – мысль довольно идиотская и смахивает на порождение спящего мозга. Но тогда непонятно – куда делись остатки коньяка, и откуда взялся подсвечник. Если я заснул после того, как допили коньяк, то откуда в моей голове мрачные подробности полового созревания Тани. Если я не выдержал удара овцой по самолюбию и уснул в знак протеста, то почему мне приснилась именно такая нежная и страстная Таня… Хотя это-то понятно, больше месяца я только и делал, что думал о Тане. Тогда получается, что я мог заснуть в любой момент. Дурацкая ситуация… Ладно, вечер – не утро, поеду к Тане, может, что и прояснится. Единственный твердый вывод, который я смог сделать, ни новизной, ни глубиной мысли не отличался и в трех словах сводился к тому, что надо меньше пить.
По залу, блистая очками, белой наглаженной рубашкой и улыбкой до бровей, прогуливался Ли. Я обменялся с ним парой приветственных кивков и поинтересовался у Толика, чего это Ли такой довольный.
– Пак и Ли завтра уезжают.
– А ты откуда знаешь?
– Пак рассказал.
Я еще раз посмотрел на Ли, завершающего миссию переводчика.
Да, рубашка!.. Мне срочно надо купить рубашку. Только где? Рядом с клубом полно бутиков, но не пойдешь же в них в рабочей одежде, да и цены в них все больше напоминают сочинения ненаучных фантастов. Можно сходить в универмаг, но это долго, весь обед пропадет. Оставался подземный переход с бойкой торговлей пивом, шаурмой, пирожками, очками, мороженым, носками. Были там, кажется, и рубашки.
Несколько дней назад в андеграундной обстановке перехода я встретил курносую блондинку, объект шумных воздыханий Ли, по форме и содержанию напоминавшую куклу Барби. Блондинка торговалась с бабулькой, делающей из пирожков бизнес. Заметив меня, Барби улыбнулась загадочно, как девушка, рекламирующая ультраудобные тампоны. Купившись на ее улыбку, я решил перейти от визуального знакомства поближе к Dolby surround’у и попробовал соблазнить Барби шаурмой. «Для обеда мне вполне достаточно двух пирожков с капустой», – сказала она и, быстро завершив сделку с бабушкой, все внимание уделила кожаным мини-юбкам. С тех пор я их не видел. Ни вместе, ни по отдельности. Но мелькнувшая в памяти мини-юбка навела меня на мысль, что если где-то продаются женские шмотки, то там с таким же успехом могут продаваться и мужские.
В обеденный перерыв я решил проверить свою теорию на практике. Заняв очередь за шаурмой, я прошелся вдоль лотков. Торговля, действительно, шла бойко. Торговали сигаретами и галантереей, водкой и газетами, рыбой и овощами, мясом и фруктами, иконами и лотерейными билетами, одеждой и игрушками, инструментом и мебелью, точным весом и божьей милостью, хуже всего были представлены электробытовые приборы и интим. Мое внимание привлек продвинутый коммерсант с бумажным, написанным от руки и вывешенным над лотком лозунгом:
суперраспродажа
любой товар
за 1 гривну!
Посмотреть на американский стиль работы собралось человек пять. Упитанная дама средних лет и неопределенных интересов, тщательно перебирала весь ассортимент, состоявший из наборов спичек, зубных щеток подозрительного вида, пузырьков с жидкостью для снятия лака, и 30-ти граммовых тюбиков с кремом.
– Неужели все по одной гривне? – радостно воскликнула она, продолжая загораживать широкой спиной доступ к миниприлавку и лишая меня возможности увидеть американское чудо.
– Да, – сдержанно ответил продавец, не испытывавший по этому поводу особого энтузиазма. – Покупайте.
– Нет, спасибо, мне сейчас некогда, – и упитанная дама отошла от прилавка.
Убедившись – с сожалением – что в представленном ассортименте нет рубашек, я покинул лоток печального коммерсанта. Зато в соседней палатке я нашел не только рубашки, но и переводчика Ли. Он что-то шептал на ухо такому же очкастому корейцу.
– Здравствуй, Ли! – я, действительно, был рад его видеть.
– О, здравствуй-здравствуй.
– Что, знакомого встретил?
– Да, это мой брат… двойной.
– Так вы – близнецы?!
– Нет… двоеродный.
– Двоюродный! Ух ты, и что, давно не виделись?!
– Ни разу. Он из Чанъёна, – пояснил Ли.
Я понимающе выпятил нижнюю челюсть и, прищурив глаза, покивал головой.
– И что здесь встретились?!
– О, да. Я его сразу узнал.
– Надо же!… Ну ладно, не буду вам мешать.
– Что-то хотел? – Ли вопросительно улыбнулся.
– Да, хотел рубашку купить, такое дело.
Услышав про рубашку, брат Ли заметно оживился. Он смерил меня взглядом, после чего начал тыкать пальцем в подходящие по размеру рубашки, каждый раз приговаривая: «Оцё-оцё!». Расцветки были довольно дерзкие для городской местности, испорченная мной рубашка на этом фоне смотрелась бы строго и изысканно, как Руанский собор в полдень на Бульваре капуцинок, я заколебался: мне не хотелось обижать брата Ли, с другой стороны, времена, когда я брился налысо и пугал прохожих тропическими шортами и сигарой под солнцезащитными очками, давно прошли.
– А есть просто темная, синяя например? – спросил я, подыскивая повод для ухода.
– Сыня? – брат Ли мгновение думал, после чего нырнул под прилавок и выудил оттуда темно-синюю рубашку с относительно небольшими желтыми разводами. – Ось!
– А она хорошая?! – я с сомнением рассматривал узор сквозь упаковку.
– Бэрить, панэ, нэ позалкуетэ, цыста бобомна.
То, что я сначала принял за корейский акцент, оказалось практически чистой «укра?ньской мовой», причем с явными интонациями той молодой поросли телерепортеров, которым удается испохабить даже такое интернациональное шоу как футбол. Я удивился и спросил Ли:
– Это где так твой брат научился?
– О, он работал на Львиве.
– Львов?! Понятно. Теперь, значит, решил поближе к дому перебраться. Это хорошо. Вот только я не понял, бобомна – что это? Не синтетика? – я обратил вопросительный взгляд на брата Ли. – Я вообще-то синтетику не люблю.
На такой, казалось бы, простой вопрос брат Ли ответить затруднился, пожевав губами и поправив очки, он сказал:
– Гарна сукня, бэрить!
– И сколько стоит?
– Двадцять.
– Окей! – я согласно махнул рукой.
– Окей?! – удивился брат Ли.
– Заворачивайте, не обращайте внимания, как там у вас говорят: «нэ звэртайтэ увагы».
– Вага?! До чого тут вага? Цэ ж нэ секонд-хэнд!
– Да понял я, понял, гаразд! Поторопитесь, пожалуста. Видите ли, Time is money. I need to go. Hurry up, please! Швыдчэ, будь ласка! – я протянул пропитанную сгущенкой двадцатку, сказавшую брату Ли намного больше, чем разные слова этого мира.
Заняв по-новой очередь за шаурмой, я распаковал рубашку в поисках ярлыка. Таинственная бобомна не давала мне покоя. Среди иероглифов этикетки я обнаружил несколько английских слов, но легче не стало. В состав бобомны входили: Cotton – 30% и таинственный Polyester fibber – 70%, особенно смущала двойная «b», впрочем, наличие приставки poly- не оставляло никаких сомнений в искусственности материала.
После обеда приехал кислый Бух и поимел меня за опоздание. На этот раз отшутиться не удалось, дело дошло до объяснительной. Не вдаваясь в подробности, я честно написал, что выпил лишнего и потому проспал, и что водка из пятнистого бамбука – большая гадость и пить ее я никому не советую, пусть ей давятся китайцы. Бух ознакомился с содержанием объяснительной и определил меру наказания. Объяснительная, так и не дойдя до бухгалтерии, застряла на главпосту охраны с краткой резолюцией: «наказание – двадцать плетей». Вскоре содержание объяснительной дошло даже до корейцев, воспринявших новость в отличие от остальных серьезно и с пониманием. Ли погрустнел. Ему, видать, хотелось лично присутствовать при наложении столь необычного административного взыскания.
Под конец рабочего дня острые (с точки зрения охранников) шутки порядком набили мне оскомину. Ощутив на собственной шкуре мощную силу слова, я поклялся кегельбаном месяц не опаздывать, хотя раньше ни штрафы ни угрозы увольнения не вызывали у меня таких смелых мыслей.
Покончив с трудами на благо кегельбана, я облачился в новую рубашку и отправился на свидание с мечтой. Провожал меня заступивший на вахту по охране входа Морошка. В ответ на мое: «Пока!» Морошка улыбнулся и вместо привычного «Счастливо» выдал:
– Наказание – двадцать плетей. Хы-гы!
Прав был Штирлиц – запоминается последнее. Пока я ехал к Тане, в голове у меня сидело Морошкино «хы-гы!». Иногда я произносил его вслух, привлекая ненужное внимание пассажиров маршрутки.
Таню я дома не застал, она приехала после семи, пьяная, шумная и злая. Разговора о предыдущем вечере не вышло. На, казалось бы, простой и тактичный вопрос «Как дела?!» Таня ответила грубо и непонятно: «Ты меня не трогай!!! Я сегодня на педали!», после чего ушла в зал и включила телевизор. Громкие истерические голоса, доносившиеся из спальни, легко заглушили шепот радиоприемника и никаких сомнений о своем происхождении не оставляли.
Не то, чтобы я очень привередлив, но мексиканские сериалы – не та музыка, под которую хочется работать. Они мало способствуют мыслительному процессу, хотя одно положительное свойство у них все-таки есть. Много лет назад, когда я заканчивал институт и до шести утра гнул спину над дипломным проектом, утренний повтор «Дикой Розы» был единственным аргументом бабушки, заставлявшим меня просыпаться и в спешке покидать квартиру.
После часа психической атаки я окончательно испортил заднюю стенку шкафчика и, логически рассудив, что во избежание более сильной моральной и экономической травмы следует прекратить работы, ушел мыться. Лежа в ванне, я размышлял о таинственной педали, ее странном воздействии на человека и возможной связи педали с событиями предыдущего вечера. Логика подсказывала, что ответ лежит где-то за пределами ванны, я даже приблизительно догадывался где (скорее всего – в зале, перед включенным телевизором), вот только для решительного разговора у меня не хватало смелости. Закончив омовение, я вышел на кухню, закурил сигарету и залез в холодильник в поисках допинга. Две стопки водки помогли мне набраться решительности. Я открыл дверь в зал с твердым намерением выяснить, где у Тани педаль.
Таня мирно спала на Романском диване под громкие комментарии последних событий в мире и шелест вентилятора. Многоцветная рябь телевизора освещала ослабивший хватку халат. Правая нога, согнутая в колене и стыдливо прижатая к левой, оголилась до черных кружевных трусиков. Левая рука лежала на правой груди, смяв сосок указательным и средним пальцами. Голова запрокинулась назад, влажные губы разомкнулись и слегка подрагивали. Прямо кающаяся Мария Магдалина.
Я долго стоял рядом завороженный этим зрелищем. Вид у Тани был детски-беззащитный и в то же время маняще-сладострастный. Мой член возбудился как у пятиклассника, читающего «Баню». Я не сдержался и нежно провел подушечками пальцев по гладкой коже бедра. Таня застонала и отвернулась к спинке дивана, после чего нервно дернула ногой. Наверно, ей снилась педаль. Я смахнул пот со лба, в голове зашумело, дух и материя затеяли извечный спор:
– Как можно приставать к беззащитной пьяной девушке, ты же джентльмен?!
– Да! Но такого шанса больше не будет!!!
– Неужели ты хочешь получить наслаждение обманным путем?!
– А как?! Если по-другому не получается?!
– Ты будешь жестоко наказан!
– Плевать, любое наказание – небольшая цена за то удовольствие, которое я собираюсь получить.
– Тебя посадят и надолго. Ты нарушаешь законы общества!
– Ну и черт с ними, если они противоречат законам природы!
– Это рассуждения пятилетнего ребенка. Существует четыреста относительно честных способов получить физическое удовлетворение.
– И что ты предлагаешь?! Все известные мне подходы я уже использовал, ждать чуда – бесполезно.
– Терпи! Ты всего лишь бросил несколько жалких семян благородства в выжженную похотью пустыню Таниной души и уже хочешь пожинать плоды.
– Пока твои плоды созреют – я прокисну. А небольшое насилие – это так… – кучка дерьма, которая послужит хорошим удобрением для выжженной пустыни. Опять же пришла пора сдержать слово. Если я ее не изнасилую, то перестану быть джентльменом, я ведь обещал… Ну, во всяком случае, предупреждал.
– Ну-ну! Может, сначала сумку поищешь с потрохами?!
– Короче!!! Заткнись, без тебя тошно! Я только посмотрю, где тут можно пройтись плугом, так сказать, взрыхлить почву.
Диалектический материализм взял верх над идеалами любви, теперь было дело за малым. Таня безмятежно спала. Я начал аккуратно подбираться к поясу халата. Пояс оказался завязанным каким-то странным морским узлом, по сложности напоминающим выбленочный. Пришлось вспоминать тонкости морского дела.
Перед мысленным взором проплыла рыжая морда боцмана, пытавшегося отвязать пустую банку краски, которую я привязал тем самым выбленочным узлом. Боцман, провозившийся с узлом около пятнадцати минут, давал и узлу и мне несколько другие определения, среди которых не было ни одного канонического. Тогда это меня не беспокоило, качаться на лазурной волне Средиземного моря, опустив ноги в прозрачную воду, намного приятнее, чем наводить ватерлинию. Теперь, по прошествии многих лет я понял, что был не прав – боцмана надо слушать.
Развязав-таки пояс с помощью боцманских прибауток и заклинания: «ты меня не трогай, я сегодня на педали», я откинул полу халата. На меня уставилась не знающая морщин сомнений попка Тани с глубоко утонувшей между ягодицами лентой трусиков. На левой ягодице отпечатался язык дракона, на правой – когтистая лапа. Я долго смотрел на рельеф рисунка, знакомый мне до тонкостей по вышивке халата, и думал, как быть дальше. Снять трусики, не разбудив Таню, не удастся – уж слишком обтягивающие, разрезать их – тоже не дело, трусики по виду дорогие, реакция может быть самой непредсказуемой. К наскокам мужчин Таня привыкла, а порча белья может сильно расстроить. Не смотря на внутреннюю браваду, прибегать к откровенному насилию я побаивался, не мой стиль, мне просто хотелось большой и чистой любви. Бывали случаи, когда я добивался этого от спящих женщин, но по странному стечению обстоятельств к моменту ухаживания они уже были без трусов. Язык дракона потерял четкость очертаний, намекая на бренность всего сущего, я задержал дыхание и погладил язык рукой. На ощупь он был мягким и чуть-чуть влажным. Я наклонился и, закрыв глаза, прикоснулся к нему губами. Таня спала. Нежно погладив упругий живот, я прикоснулся к черному треугольнику трусиков и, чуть помедлив, сунул пальцы под резинку. Таня задышала чаще. «Спокойно-спокойно! Все хорошо», – я добрался до колющих пальцы волосков и шумно выдохнул: «Еще чуть-чуть и…».
И тут произошла осечка. То ли я защемил какой-то особо чувствительный волосок, то ли Тане приснилось что-то нехорошее, но Таня дернулась, как корова, отгоняющая слепня, и я, неожиданно получив пяткой в нос, упал на пол под аккомпанемент Таниных слов: «Юрка! Я ж тебе сказала, не трогай меня, я сегодня на педали!».
– Ты что, обалдела?! Какой я тебе Юрка?! – заорал я, корчась от боли и вспомнив после такого удара об одной маленькой, но очень важной детали: перед тем как лезть девушке в трусы, надо ее поцеловать, желательно нежно и ласково, в затылок или мочку уха.
Услышав далеко не симфонические звуки моего голоса, Таня вздрогнула и проснулась. Приподнялась на локте, повернув голову в мою сторону, раскрыла глаза и снова закрыла, потрясла головой, после чего снова открыла глаза. Увидев меня на полу, Таня быстро запахнула халат и спросила:
– Денис?! А ты что тут делаешь?
Ответить было нечего. Всю решимость как ногой сняло. Я держался за нос и шарил взглядом по комнате в поисках отмазки.
– Что-что… непонятно что ли?!.. – мой взгляд упал на дистанцию телевизора, возлежавшую на краю журнального столика у самых ног Тани. – Телевизор выключить хотел. Смотрю, ты спишь, дай, думаю … выключу телевизор, как-никак экономия.
– А что ж не выключил?!
– Да я только за дистанцией потянулся, тут ты меня и звезданула пяткой в нос.
– А глаза чего бегают?
– Чего-чего… голова кружится. Может быть, даже сотрясение мозга.
– Кровь не идет? – забеспокоилась Таня.
– Вроде нет.
– Извини, я нечаянно. Кошмар приснился.
– Ладно, не смертельно, бывает хуже, – я потрогал нос и, предложив Тане самой выключить телевизор, ушел на кухню зализывать раны.
Приставать к Тане я больше не собирался, но и работать, ясное дело, уже не мог. Два часа я курил, пил кофе и думал, как быть дальше. Мало того, что я так и не разобрался в событиях предыдущего вечера, но и умудрился так запутать сегодняшние, что никакой боцман не развяжет. Ни кофе, ни ушибленный нос ясности мысли не способствовали, а навсегда отпечатавшийся в сознании язык дракона туманил сознание еще больше. «Чертова педаль! Уж лучше б мне, действительно, отвесили 20-ть плетей, не так было бы обидно… Ладно, подождем, что скажет Таня».
23.08.2000
© Copyright: Семен Пудов, 2001
Свидетельство о публикации №201012600053 |
